ЭТОТ ТАИНСТВЕННЫЙ РЯБОКОНЬ

Ткаченко П.И. (Писатель Ткаченко Петр Иванович родился 15 июня 1950 года на Кубани, в станице Старонижестеблиевской.)

И все-таки наша многотрудная история является действительно непредсказуемой, как выражаются теперь публицисты, политики и даже историки, по самой природе своей призванные отстаивать истину. Непредсказуема в том смысле, что люди, к ней прикасающиеся зачастую выясняют не смысл и значение происходивших событий, не их взаимосвязь с нашей последующей судьбой, а произвольно используют исторические факты в целях духовно-мировоззренческих, идеологических, а то и просто утилитарных, механически приспосабливая их к новому времени. Причем, происходит это, как правило, не из злого умысла, а вполне искренне и неосознанно, чаще — «по убеждению», то есть не в силах отказаться от однажды принятых и господствующих стереотипов.
Относится это не только ко временам отдаленным, но и близким по времени событиям, прямо и непосредственно определяющим то, что происходит в наши дни. В особенности это касается событий гражданской войны, смысл и значение которых определить не так просто из-за их идеологической запутанности. Но если, спустя и столько десятилетий, у нас все еще нет объективной и четкой картины революционной смуты начала миновавшего века, свободной от идеологических фетишей (не столь важно каких именно), то это создает предпосылки возвращения смуты и беззакония в наше время. Собственно свидетелями и участниками чего мы и оказались в наши дни. Возвращения смуты в иных, конечно, формах и мотивациях, ибо, как известно, бес дважды в одном и том же обличии не приходит…
Многие годы, изучая события гражданской войны на Кубани и в частности в Приазовье, не перестаю поражаться тому, как упрощенно они понимаются не только публицистами и краеведами, но даже историками. По однажды принятому шаблону во времена господства единой идеологии. И никакие даже самые радикальные перемены в обществе, по-новому высвечивающие происходившие тогда события, не могут пока Люблю автомобили! эти стереотипы и догмы. Не могу сказать, что таково положение в российской исторической науке вообще. Тут как пример и завещание оставил нам один из самых глубоких мыслителей нашего времени Вадим Кожинов, считавший необходимостью «осознать заведомую недостаточность и даже прямую ложность «классового» и вообще чисто политического истолкования Революции», уяснить «со всей определенностью» вопрос о белом движении» и других участников российской драмы. («Судьба России: вчера, сегодня, завтра». М., Военное издательство, 1997 г.). Но я говорю об истолкователях событий и историках местных, провинциальных, которым почему-то достижения исторической науки вроде бы не указ и кажется ни к чему…
И, конечно, всякий исследователь, изучающий события гражданской войны на Кубани, не может обойти личность Василия Федоровича Рябоконя. При этом поразительно то, что В. Ф. Рябоконь не был крупным военачальником,— всего лишь хорунжим (по нынешнему — лейтенантом), не участвовал в масштабных военных столкновениях того смутного времени — и все же почему-то оказался в центре происходивших тогда событий. Кроме того, он вошел в народное самосознание — легенды о нем и до сих пор бытуют по хуторам и станицам Кубани, ему посвящены народные песни, удивительные по своей глубине. А это показатель безусловный. Никто из исторических персонажей того времени такого народного внимания не был удостоен, как ни выставляли себя средствами пропагандистскими героями легендарными. Ни в белом движении, ни в красном стане. Уже только одно это вроде бы должно было понудить исследователей и историков задуматься над тем, почему так произошло. Вместо этого, с двадцатых годов прошлого века вплоть до сегодняшнего дня В. Ф. Рябоконю выносятся безапелляционные и однообразные, словно под копирку писанные, приговоры, сразу скажу — несправедливые: «бандит», «белобандит», «головорез» и т. д. Такое, не то что не соответствие, а прямое противопоставление облика В. Ф. Рябоконя в народном сознании и в публицистических и исторических писаниях о нем само по себе странно. Выходит так, что в народной памяти и самосознании живет один образ В. Ф. Рябоконя, а в исторической науке, равно как и в политической пропаганде — прямо противоположный. Но что же это за такая историческая наука, если она противоречит народному самосознанию? В таком случае это и не наука вовсе, а нечто совсем иное…
И ладно бы уж невладение историческим материалом, пером и элементарной логикой проявляли публицисты, так сказать, по совместительству, самодеятельные авторы, как некий П. Кирий, опубликовавший в августе 2002 года в газете «Кубань сегодня» в ее восьми номерах свое повествование «Тайный остров Рябоконя», непременно подписывающийся так: «Депутат Госдумы первого созыва, председатель СХ ПК «Нива», член Союза журналистов России», что по его разумению, видимо, должно придать значимость его писаниям, но ведь точно такую же неосведомленность проявляют и историки. К примеру, В. Н. Ратушняк в книге «Кубанские исторические хроники» (Краснодар, 2005). Что уж говорить о краеведах, людях зачастую добросовестных, но доверяющих историкам-профессионалам… Тот факт, что ложный миф о В. Ф. Рябоконе поддерживается столь долго, и даже в наше время, когда наступила пора оценить события гражданской войны беспристрастно, свидетельствует о том, что его личность изначально попала в некий идеологический переплет, где подлинные исторические факты уже не столь важны. В наши дни по всей вероятности этот миф поддерживается бессознательно и свидетельствует о том поистине трагическом и губительном состоянии нашего общества, когда оказалось, что у нас «нет идеологии», то есть, смысла существования в этом мире. Иными словами, беспричинно разрушив советский уклад жизни, общество оказалось неспособным жить ни по какому иному укладу, порываясь к возврату то к монархии, то к советскому строю, не находя пока в себе творческих сил обустраивать Россию на новых началах, точнее на традиционных понятиях и представлениях, выходящих из народного самосознания, народной культуры и народной судьбы. Этим, думается, можно объяснить подчас невменяемую приверженность к прошлой, уже было преодоленной догматике и схоластике.
Итак, Василий Федорович Рябоконь родился в 1890 году на хуторе Лебеди (более раннее название хутора Вороная гребля, а потом — Лебедевский), ныне Калининского района Краснодарского края. По другим сведениям он родился в станице Новониколаевской, но во младенчестве его родители перевезли, переехав на хутор Лебеди, почему он и считал этот хутор своей родиной. Наделенный от природы красивым голосом и певческим талантом, пел в Войсковом певческом хоре в Екатеринодаре (Краснодаре). Военную службу начал в Тифлисе, в Полтавском полку, что подтверждает найденная мной в станице Гривенской фотография, сделанная в Тифлисе. На погонах В. Ф. Рябоконя — буква «П», то есть принадлежность его к Полтавскому полку. До 1914 года в звании урядника служил в конвое главнокомандующего Кавказской линией, наместника на Кавказе И. И. Воронцова-Дашкова. Позже, при великом князе Николае Николаевиче был направлен на учебу во Владикавказское военно-суворовское училище. Примечательно, что и в советское время там находилось суворовское училище, так называемая «кадетка», которое было в конце шестидесятых годов преобразовано в высшее общевойсковое командное училище и которое мне довелось закончить в 1971 году. Но о том, что мы с В. Ф. Рябоконем учились в одном военном училище, я узнал, конечно, позже. Однако, окончить училище Василию Федоровичу не удалось. После Февральской революции юнкерам предоставили отпуска, и Василий Федорович вернулся в родной хутор Лебедевский. После Октябрьской революции, в 1918 году при советской власти пошел служить в Лебединский Совет. Как, кстати, и его товарищ, впоследствии организовавший захват его в плавнях, Тит Ефимович Загубывбатько. Тут вполне проявилось выработанное в народе и, особенно в казачестве, представление, не на шутку всполошившее новую власть: «Советы без коммунистов». То есть советскую власть, как новую форму жизни, народ принимал, но без чужеродной, не выходящей из его самосознания и культуры идеологической схоластики. Казачество, как особенно приверженное такому пониманию происходящих событий, а так же потому, что наиболее стойко хранило традиционные народные ценности, подлежало, по сути, поголовному уничтожению. Это не было ошибкой тогдашней советской власти, но принципиальной установкой. В циркулярном письме ЦК РКП (б) от 24 января 1919 года так и предписывалось: «Провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». А кто не принимал, если в белом стане зачастую оказывался не по доброй воле, а по мобилизации. Ведь всеобщую мобилизацию проводили те, кто захватывал станицы и хутора — и красные, и белые. Казакам Приазовья ничего не оставалось в таком случае, как скрываться в плавнях, иначе могли быть расстреляны без суда и следствия в родных хуторах и станицах. Надо отметить, что в плавни уходили не только мужчины, но и их семьи. Более трети, если не половина населения Приазовья скрывалась в плавнях от новой власти, отличавшейся непонятной ему жестокостью. Это уже потом, когда ситуация переменилась, их начали уговаривать вернуться к «мирному труду».
Служба В. Ф. Рябоконя в Лебединском Совете продолжалась, как понятно, недолго — всего два месяца. После захвата хутора белыми он был мобилизован и зачислен во Второй Уманский полк. Из полка был командирован уполномоченным в краевую Раду, где находился до прихода красных войск. (Видимо, отсюда происходит утверждение в донесении красных, что В. Ф. Рябоконь был членом краевой Рады.) После ликвидации Рады вернулся домой в родной хутор. В первых числах июня 1920 года его вызвали в местный Ревком, для регистрации. Он явился и был зарегистрирован. Но, через несколько дней, по неизвестным ему причинам, его дом на Золотьках (окраина хутора в сторону Гривенской), был окружен гривенской милицией с целью его ареста. В. Ф. Рябоконю удалось скрыться. При этом был зарублен его отец, хоронившийся от налетчиков в куче сухого кизяка. Поняв, что власть его преследует, Василий Федорович ушел в камыши. Там примкнул к отряду таких же скрывающихся от новой власти казакам, насчитывающему около ста пятидесяти человек. С ними он находился до прихода врангелевского десанта на Кубань в августе 1920 года. После прихода белых он был снова мобилизован.
При отступлении десанта В. Ф. Рябоконя, хорунжего Кирия и хорунжего Малоса вызвал генерал С. Г. Улагай начальник штаба десанта генерал Д. П. Драценко в район Ачуевских рыбных промыслов, где им была поставлена задача сформировать отряд численностью тридцать человек и остаться в плавнях. Удостоверение командира отряда получил хорунжий Кирий, а В. Ф. Рябоконь был назначен его заместителем, помощником. Хорунжий Малос был назначен адъютантом. Примечательно, что задачу, помимо формирования отряда, хорунжему Кирию ставил сам С. Г. Улагай, и она не была известна даже заместителю командира отряда В. Ф. Рябоконю.
Попутно отмечу любопытное обстоятельство — во всех донесениях красных о Рябоконе он почтительно называется Василием Федоровичем, имени отчества же Кирия документы до нас почему-то не донесли.
Хорунжий Кирий, сформировав отряд, действовал по старому шаблону повстанческого движения — предпринимал налеты на хутора и станицы, терроризировал органы советской власти, совершал убийства, часто неоправданные и ничем не мотивированные. Так было до 26 февраля 1921 года, когда Кирий погиб и командиром отряда стал В. Ф. Рябоконь. К этому времени он уже понимал, что повстанческое движение окончательно провалилось, вести его в прежнем виде было немыслимо и надо было искать иные формы существования в этой расстроившейся жизни.
К тому же в первых числах января 1922 года его отряд был разгромлен красными войсками. Спастись удалось только десятерым, семерых из которых в целях конспирации В. Ф. Рябоконь отпустил и остался только с подхорунжим Иваном Ковалевым по прозвищу Астраханец, так как был он из Астраханского казачьего войска, точнее учителем из станицы Александровской Астраханской области и своим хуторянином Пантелеем Дудником (Дудкой). С этого времени и до конца его камышовой жизни до 31 октября 1924 года у него не было собственно отряда, «банды», но была мобильная группа преданных людей, насчитывающая до девяти человек. Но тем удивительнее, что в таком положении В. Ф. Рябоконь был в курсе всего происходящего в Приазовье и влиял на ход событий во всем этом обширном регионе. Он не был, собственно говоря, руководителем повстанческого движения в крае, но оказался его символом и знаменем, может быть даже помимо своей воли, пользуясь поразительным авторитетом и уважением в народе.
Масса народа, недовольного зверской политикой новой власти в ее первые годы не могла, в конце концов, не выделить из своей среды такую символическую личность. Понятно, что такое всенародное уважение, каким пользовался В. Ф. Рябоконь, достигается не пропагандой и жестокостью, а исключительно справедливостью и обаянием личности. Он уже никак не был связан с повстанческим движением. Во всяком случае, парламентариев полковника М. Н. Жукова, прибывших с предложением соединиться с его отрядом, отправил ни с чем…
А как же зверства В. Ф. Рябоконя, о которых пишется вот уже более восьмидесяти лет, может спросить читатель. «Зверства» действительно были, их не могло не быть в ответ на откровенный геноцид казачества. Они аккуратно перечислены в обвинительном заключении, в его сохранившемся личном деле. Но все эти преступления имеют свои причины и мотивации. Самое громкое из них — это, конечно, убийство товарища юности, председателя Лебединского Совета В. К. Погорелова 10 апреля 1924 года и его сотоварищей, точнее — землеустроительной комиссии, приступавшей к переделу земли…
Обстоятельства гибели В. К. Погорелова и его товарищей по землеустроительной комиссии более-менее правдиво описаны в единственном печатном источнике о В. Ф. Рябоконе «Василий Федорович Рябоконь». В. Г. Науменко, опубликованном в журнале «Кубанец».
В. Ф. Рябоконь был противником передела земли, то есть ее произвольного изъятия у людей, о чем предупреждал В. К. Погорелова. Но что мог сделать В. К. Погорелова, если таковой была общая политическая линия власти…
К сожалению, дата гибели В. К. Погорелова и его товарищей, указанная на могиле, сдвинута на целых четыре года — март 1920 года а не 10 апреля 1924 года. Это очень существенно, так как весной 1920 года была совсем иная ситуация, чем весной 1924 года…
Значительная часть зверств В. Ф. Рябоконю была приписана и совершалась другими повстанцами и бандами, которыми что называется, кишели приазовские камыши. Революционное беззаконие и хаос гражданской войны естественно привели к массовому бандитизму. В таком случае винить в нем надо тех, кто развязал в стране это беззаконие в целях захвата власти, а не тех, кто посмел ему сопротивляться. В ответ на статью В. Н. Ратушняка, выставляющего В. Ф. Рябоконя «ярым белобандитом», обвиняющего его в «кровавых деяниях» и немыслимой жестокости, мне пишет один казак из Абинска: «Поругано неотъемлемое право защищаться на своей родной земле». Почему это понимает простой казак, а многоопытный историк не понимает? Если такова у нас историческая наука, то это в таком случае и не наука вовсе…
Все эти данные о В. Ф. Рябоконе, если не самодеятельный публицист из Чебурголя, бывший депутат Госдумы П. Кирий, то историк В. Н. Ратушняк мог изучить в Краевом архиве на улице Ставропольской, на которой он и сам живет. Кроме того, в одном из фондов архива аккуратно собраны все материалы о В. Ф. Рябоконе и его деятельности, воспоминания участников событий, в том числе Тита Загубывбатько. Помимо этого, по другому адресу в Краснодаре историк мог бы ознакомиться с личным делом В. Ф. Рябоконя, в том числе с протоколом его допроса,, и обвинительным заключением. Но как видно из его очерка, с этими материалами он не ознакомился, иначе не писал бы, что биография В. Ф. Рябоконя неизвестна. Историку не известна, но это не значит, что ее нет. Но странно же, в самом деле, положение историка: не знаю, но пишу…
Удивительную нелогичность проявляет в своих самодеятельных писаниях П. Кирий. Он признает геноцид казачества в первые годы советской власти, называет его ужасом. Признает даже то, что первобольшевики проявляли гораздо большее зверство, чем повстанцы, упоминая о том, что после улагаевского десанта в сентябре 1920 года в станице Гривенской были расстреляны девушки Дуся Вертелева и Дуся Бехтиева, лишь потому, что их отцы якобы были в камышах., учитель Иван Васильевич Аникеев, священник Бердичевский (отец Василий) и другие казаки. От себя добавлю, что по свидетельствам очевидцев тогда было расстреляно сто шестьдесят девять заложников, то есть ни в чем не повинных людей. Кстати сказать — ни полного списка их имен мы не знаем, ни на этом скорбном месте не установлен до сих пор крест или памятный знак…
Это зверство П. Кирий вроде бы осуждает, и в то же время всякого, посмевшего ему сопротивляться обзывает бандитом и головорезом. Явная нелогичность и какая-то мировоззренческая несваримость. Ясно, что бывший депутат Госдумы попадает в обычную для нашего времени идеологическую запутанность. Он вполне справедливо пытается защитить советский уклад жизни, сложившийся уже позже, но при этом не знает, как быть с двадцатыми годами. Но в том-то и дело, что советский уклад жизни сложился уже позже и не благодаря таким зверствам, а вопреки им, что не дает никакого повода эти зверства оправдывать и всех, кто им сопротивлялся обзывать «бандитами» и «головорезами».
Нелогичность П. Кирия сказывается и в том, что он говорит о набожности В. Ф. Рябоконя и в то же время обвиняет его в убийстве священника, чего, конечно же, не было и чего в обвинительном заключении нет. Трудно, конечно, атеистическому сознанию допустить, что человек верующий священника убить не мог. Из приведенных фактов видно, что священников убивали тогда совсем другие люди…
Итак, подавляющее большинство зверств приписываемых В. Ф. Рябоконю была совершена другими повстанческими отрядами и бандами, что отмечалось постоянно и в донесениях красных. Пользуясь невероятной популярностью В. Ф. Рябоконя, все пытались выдать себя за рябоконевцев… Но было одно масштабное зверство, устроенное самой властью для дискредитации В. Ф. Рябоконя. Дело в том, что являясь символом и знаменем сопротивления, В. Ф. Рябоконь оказался для новой власти гораздо опаснее чем открытые повстанцы, ибо не просто сопротивлялся органам власти, но, по сути, решил делить с ними власть, объявив лозунг: «Ваша — суша, наша — вода». А значит, самим фактом своего существования он свидетельствовал о не повсеместности и не всепобедности новой власти.
В. Ф. Рябоконь по сути создал в регионе параллельную власть, власть народную, помимо официальной советской, в те годы действительно отличавшейся немыслимыми зверствами. Управлял он регионом с помощью «предупредительных бумажек». То есть, абсолютно владея информационной ситуацией, он на каждую несправедливость и притеснение людей посылал такую «предупредительную бумажку», а потом неожиданно появлялся сам, проверяя исполнение своих указаний. При этом подплывал на байде к берегу, на которой была в разобранном виде линейка (тачанка), которая собиралась на берегу. Лошади предоставлялись сочувствующими ему людьми, каковых было по хуторам и станицам процентов восемьдесят-девяносто. В. Ф. Рябоконь неожиданно появлялся, проверяя исполнение своих распоряжений и так же неожиданно скрывался в плавнях…Такой дерзости новая власть потерпеть не могла… А потому всеми способами и средствами она пыталась выставить в общественном мнении его бандитом и разбойником. Был же он человеком глубоко верующим, не поддавшись соблазну общего атеистического психоза. Одно из главных обвинений Рябоконя было связано с коммуной «Набат», с Екатерино-Лебяжеской пустынью. Обвинение это как штамп, не подлежащий сомнению, кочует по страницам печати до сего дня. Нечто в таком роде: «Ненастной осенней ночью на первую на Кубани коммуну «Набат» напала банда Рябоконя. Она перебила, зарезала, сожгла заживо 120 коммунаров, в подавляющем большинстве — женщин и детей. Не пощадили ни одного, даже крохи…» («Патриот», № 9, 2003 г.)
К сожалению, и столько лет спустя, когда, казалось, уже давно пора было разобраться в событиях гражданской войны, повторяются подобные идеологемы. К примеру, на страницах газеты «Жемчужина Кубани», мимоходом, как о само собой разумеющемся: «Однако коммунары откровенно бездельничали, и когда поля заросли сорняком, а все деньги потратились, народец этот разбежался кто куда. Последнему, кстати, немало способствовала банда «зеленых» Рябоконя, которая успела за короткий период своего существования порубать часть «тружеников» своими шашками» (30 апреля 2004 г.) Ясно, что не о «народце» в данном случае речь, ибо коммуны эти, призванные хоть как-то сорганизовать в хаосе революционного беззакония людей, не были производящими, но потребляющими, а потому были обречены. Речь о том, мог ли глубоко верующий человек взорвать церковь, да еще с людьми? Конечно же, нет. Даже старательный краевед Виталий Кириченко, работавший директором школы на Лебяжьем Острове, вослед за прочими пропагандистами пишет о том, что коммуна «Набат» разгромлена бандой «зеленых» Рябоконя, что «бедноту порубали, разогнали» («Дон», № 8, 2005 г., «Станица» № 1, 2005 г.). Попутно скажу, что причислять В. Ф. Рябоконя к «зеленым» нет никакого основания. Кто хочет узнать, каким было «зеленое» движение на Кубани, пусть почитает воспоминания Н. Вороновича «Меж двух огней» (Архив русской революции, УП, Берлин, 1922 г. Переиздание — М., «Терра», Политиздат, 1991 г.).
На самом же деле эта трагедия имела иной, прямо противоположный смысл. В коммуне «Набат» находился отряд чоновцев, издевавшийся над монахами. Монахов под конвоем водили на работы, разбирать стены монастыря. Однажды, когда доведенные до изнеможения монахи и особенно после того, как им запретили отпевать погибшего старосту отца Александра, и они отказались выходить на работы, чоновцы подвезли динамит и взорвали церковь вместе с монахами. Видимо, и коммунары попали в число несчастных. Выдали же это за «зверство» В. Ф. Рябоконя. Так вот делалась пропаганда. И стоит лишь удивляться тому, что, восемьдесят лет спустя, она все еще удерживается в общественном сознании.
Примечательно, что в личном деле В. Ф. Рябоконя ни о каком преступлении в коммуне «Набат» не упоминается. И ясно почему. Потому, что чудовищное, бесчеловечное преступление совершено чоновцами для дискредитации В. Ф. Рябоконя. Сохранилось так же свидетельство чоновца, как видно по всему, человека честного, Павла Ивановича Гребенюка, 1891 года рождения, записанное в станице Батуринской в сентябре 1958 года, которое мне удалось разыскать в частном архиве: «В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев в коммуну «Набат». Я уже не застал церкви — ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостас, когда наступили морозы… Однажды монахи в подвале подняли бунт,— от недоедания (а кормили их наряду со скотом — похлебкой из буряка и брюквы). Погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали отпеть его в церкви… И монахи отказались выходить на работы…»
В. Н. Ратушняк в своей книге возлагает ответственность за трагедию в коммуне «Набат» уже на повстанческий отряд М. Н. Жукова, называя его «одним из последних идейных бойцов против коммунистов», почему-то в этом отказывая В. Ф. Рябоконю, в то время все было как раз наоборот. Во всех донесениях красных В. Ф. Рябоконь назван именно политическим противником, в то время как он был судим внесудебно (да простится такая тавтология, порожденная лукавым временем), как «бандит». И это является теперь препятствием для его реабилитации…
Я не стал бы столь кропотливо долгие годы изучать события двадцатых годов в приазовских плавнях, если бы не был уверен в том, что они имеют прямое и непосредственное отношение к осмыслению нашей сегодняшней жизни. Ведь получается странная картина: люди разрушившие великое государство, устроившие в стране революционный хаос и беззаконие вроде бы преступниками и не являются, но — «политиками», а те, кто имел дерзость оказать сопротивление беззаконию, защищая свою жизнь, является «бандитом». Точно так же как и сегодня: те кто «приватизировал», то бишь «экспроприировал» народную собственность вором вроде бы и не является, но «бизнесменом», а человеку из отчаянья своровавшему мешок картошки, два-три года тюремного заключения общего режима обеспечено…
В. Ф. Рябоконя пытался ликвидировать И. П. Малкин, в то время особоуполномоченный по Славотделу. Вознамерившись поймать непокорного В. Ф. Рябоконя в два месяца, он ловил его более двух лет и то это ему удалось лишь потому, что В. Ф. Рябоконь, по всей видимости, смертельно устал от отшельнической камышовой жизни и дальнейшего смысла в ней уже не видел. Это — тот самый Малкин Иван Павлович, антигерой «Тихого Дона» Михаила Шолохова, отличавшийся зверствами на Дону, которые и описаны в романе. И который будучи начальником НКВД края, что называется, залил Кубань кровью. Как известно, в 1939 году он был репрессирован и расстрелян без права реабилитации. Тот самый И. П. Малкин, который потом препятствовал публикации глав «Тихого Дона» с описанием Вешенского восстания на Дону. Но тогда возникает любопытный и неизбежный вопрос. Если И. П. Малкин — преступник, репрессированный без права на реабилитацию., то почему в таком случае преступником является и В. Ф. Рябоконь, которого он ловил, и внесудебно приговоренный к высшей мере наказания? По всякой логике кто-то из них должен быть преступником, а кто-то героем, иначе у нас получается более чем странная история — все ее персонажи — преступники, бандиты и головорезы…
Стоит сказать и о том, что зверства чинились не только против самого В. Ф. Рябоконя, но и против его семьи. Так при переправе на байде через Чорный ерик была убита его жена Фаина Давыдовна (в девичестве Фабрая), и четверо детей остались по сути сиротами, которых приютили родственники. К слову, совсем недавно в Черновцах на Украине на девяносто третьем году жизни умерла старшая дочь В. Ф. Рябоконя Марфа Васильевна…
Не стану перечислять все неточности в очерке В. Н. Ратушняка и в повествовании П. Кирия. Приведу лишь один документ, доказывающий сколь далеки наши толкователи событий гражданской войны от истины. П. Кирий, пытаясь выставить В. Ф. Рябоконя эдаким зверем, пишет о том, что он убивал не только священников, но и своих товарищей, решивших выйти из камышей. Ничего подобного, конечно не было. В частности, Тит Ефимович Загубывбатько вышел из плавней еще в январе 1922 года, после разгрома отряда. Выходил он вместе с женой своего погибшего ранее брата Михаила — Александрой, которая в пути, зимой, в плавнях родила дитя… Не ясно на каком основании П. Кирий решил «исправить историческую ложь», согласно которой, якобы Загубывбатько предал и участвовал в задержании В. Ф. Рябоконя». К сожалению, предал и участвовал.
Тита Загубывбатько завербовал И. П. Малкин, обещая ему в случае захвата В. Ф. Рябоконя взять его на службу в НКВД. Но, конечно же, обманул его. Т. Е. Загубывбатько по указанию И. П. Малкина сформировал группу захвата и в конце концов задержал В. Ф. Рябоконя, прострелив ему обе руки. Вот рапорт, об этом свидетельствующий:
25 августа 1924 г. Особоуполномоченному по Славрайону т. Малкину.

Рапорт
Доношу, что Ваше распоряжение № 1 мною выполнено:секретная водная активная группа сформирована в числе 8 человек, которая может приступить к действию. Во всей группе имеется на руках две винтовки: 1. Батько Тит, 2.Пономарев Семен, 3. Михеев Николай, 4.Ставицкий Гавриил, 4. Дудка Емельян, 6. Таран Василий, 7. Левченко Михей, 8.Копылов Михаил.

И.о. начгруппы Батько.
О, как о многом могут рассказать бесстрастные документы времени… Ведь в этом рапорте Тит Ефимович Загубывбатько изменяет свою фамилию, отбрасывая ее не совсем приличную часть «Загубыв» (то есть потеряв) и оставляя только «Батько», тем самым признаваясь, что участвует в деле неправедном…
Остается сказать о том, почему же могила В. К. Погорелова и его товарищей оказалась не на хуторском кладбище, а на пустыре, почему борцы за светлое будущее оказались и после смерти отделенными от народа… Согласимся, что факт этот символический.
А сложилось так в результате следующих обстоятельств. Местные органы советской власти почему-то решили похоронить погибших 10 апреля 1924 года в ограде местной церкви. Церковь и находилась здесь, на развилке дорог при въезде в хутор Лебеди. Но священник Отец Василий воспротивился этому. Да и с какой стати атеистов надо было хоронить у церкви?.. Тогда решили похоронить их тут же, через дорогу. (Не нести же гробы на другую окраину хутора). В результате последующих «прогрессивных» преобразований церковь была разрушена, и могила оказалась на пустыре.
Правда, могила ухожена. На ней воздвигнуто надгробие из мраморной крошки с надписью, к сожалению, как я уже сказал, содержащей ошибки. Могила обнесена штакетником. Рядом посажена сосна и туя, стерегущие вечный покой погибших.
П. Кирий с каким-то злорадством пишет о том, что вот, мол, героям, защищавшим советскую власть памятник поставлен, а В. Ф. Рябоконю нет, имея в виду, что памятник поставила благодарная советская власть. На самом деле, по обыкновению, советская власть забыла своих героев, и могилу эту содержит внук В. К. Погорелова, проживающий в Лондоне. А то, почему дети В. Ф. Рябоконя защищали Родину в годы Великой Отечественной войны, а потомки председателя Совета В. К. Погорелова оказались за рубежом — наводит на многие размышления.
Следует подробнее сказать и о том, что В. Ф. Рябоконь действительно вошел в народное самосознание. В легендах, в которых он представляется народным заступником. В припевках той поры, типа: «Ой яблочко-половиночка, едет пан Рябоконь, как картиночка». А еще — в песнях. Не просто в песнях исторических, а в удивительных по глубине осмысления происходившего текстах. Такие песни не создаются из соображений пропагандистских. Вот одна из них, как видно, созданная сразу после ареста В. Ф. Рябоконя, когда прошло сообщение о его расстреле, хотя в смерть его ни тогда, ни в последующие времена люди не верили:
Плачь, Кубаню, край наш ридный,
Лэжыть убытый сын твий бидный.
Тым, Кубаню, ты нэ мыла,
Шо Рябоконя ты сгубыла.
Пишлы тучи скризь полямы,
Льються слезы скризь ричкамы.
Нэ зна в свити шо сказаты
Кубань ридна наша маты…
Мне остается лишь обратить внимание на то, что гибель В. Ф. Рябоконя в этой песне соотнесена с утратой Кубанью своего голоса, слова, то есть утратой самого смысла существования… Так в народном сознании выражено значение личности В. Ф. Рябоконя, которое в управляемых исторических и публицистических писаниях имеет к сожалению, прямо противоположный смысл…
Основываясь только на этом факте, можно сделать вывод, что все наши беды, как в прошлом, так и теперь, имеют единую природу. Происходят они из-за несоответствия и противопоставленности реальной жизни и ее мировоззренческого и идеологического обоснования и мотивации. То есть бурьян, буйствующий на заброшенных полях прежде произрастает в сознании, в головах…
Об этом следует говорить еще и потому, что общественное сознание наконец-то пришло к идее примирения, к осознанию того, что только так можно жить в благополучии далее — простив всех, в равной мере несчастных — и красных, и белых, и зеленых. Свидетельством этого является памятник примирения, установленный в краснодарском городском парке. Наш же профессиональный историк (о публицистах не говорю — какой с них спрос) вопреки этому, в таком с трудом достигнутом положении, снова выявляет «виновных» революционной народной драмы, тем самым расковыривая уже было зажившие раны на теле народа… Неужто призвание историка состоит только в коллекционировании исторических фактов (подчас сомнительных), не думая о народном самосознании, не думая о том, сливаются ли собранные им факты в единую и цельную картину народного бытия?
П. Кирий с видом непогрешимого праведника грозит московским и всяким прочим публицистам, засевшим по городам, жизни якобы не знающим; не в пример ему самому не оторвавшемуся так сказать от почвы, не понимая, конечно, сколь упрощенно, если не сказать более — примитивно его «исследование». По совместительству журналистика и история с другими видами деятельности все-таки не получаются… Другое дело, когда профессиональный историк в своих исследованиях находится всецело в плену расхожих идеологем, такое не прощается. Это может свидетельствовать о недостатке мужества, отсутствии системного мышления. Но в данном-то случае перед нами помимо идеологической ангажированности — обыкновенная неосведомленность. Тем более странно, что при этом делаются столь однозначные выводы и выносятся столь безапелляционные приговоры людям, которые ответить и защитить себя уже не могут…
Я уж не говорю о том, что первейшим и непременным условием работы историка является оценка событий с точки зрения понятий и нравов изучаемого времени.
Кем был хорунжий Кирий, оставленный генералом С. Г. Улагаем в плавнях, действительно отличавшийся зверствами, и какое он имеет отношение к нашему самодеятельному публицисту, сказать трудно. Можно лишь предполагать, что принадлежат они к одному роду. Не потому ли П. Кирий умалчивает о хорунжем Кирие? А, может быть, он просто не знает о нем, как не знает и о многом другом, тем не менее, взявшись вразумлять читателей о столь сложных событиях…
С приведенным мною рапортом Т. Е. Загубывбатько, как впрочем и с другими документами, историки и публицисты могли бы при желании ознакомиться в Краснодаре, не ссылаясь на «Казачий словарь-справочник», содержащий самые общие и до предела идеологизированные сведения о В. Ф. Рябоконе. Так они могли бы ознакомиться с актом о приведении смертного приговора в исполнение В. Ф. Рябоконю 18 ноября 1924 года в Краснодаре. Могли бы узнать и о том, кто именно исполнил этот приговор. Правда, этот акт, что меня сразу же озадачило, не имеет подписи врача… Но самое интересное, таинственное и невероятное состоит в том, что через двадцать пять лет, в 1950 году, Василий Федорович Рябоконь вновь появляется на Кубани… То есть он оказался поистине народным героем — неуловимым и бессмертным… Умер Василий Федорович по некоторым данным в 1964 году, пережив всех своих противников по «прогрессивному» переустройству жизни. Похоронен — на Молдавановке. Какой именно, мне установить пока не удалось…
О том, что за этим кроется, я и написал в своей документальной повести «Встретимся на том свете или Возвращение Рябоконя», которая будет опубликована в следующем выпуске «Соленой Подковы».

П.Ткаченко
г. Москва — станица Старонижестеблиевская Краснодарского края
http://forum.fstanitsa.ru/viewtopic.php?f=46&p=15244